Снегопад усиливается с каждой минутой. А ведь до трассы мне нужно ехать ещё минут десять. Я слегка нажимаю на тормоз служебной «девятки», и машину тут же заносит в сторону.
Слегка добавив газу, я выхожу из заноса, и стараюсь предельно сосредоточиться.
Короткий зимний день стремительно клонился к закату. Я представляю себе сто двадцать километров по скользской заснеженной трассе, и холодею.
Езда превращается в пытку. Я трепетно отношусь к каждому движению руля: машины здесь и так ходят редко, а если я сейчас слечу с дороги в кювет, то застряну тут очень и очень надолго.
Чтобы успокоить нервы, я считаю расстояние до трассы. Там, по идее, должно стать много легче. Там ходит транспорт, там, по идее, должно быть много чище, чем здесь — в глуши.
Я перехожу на вторую передачу, скорость совсем падает. Медленно тянется время, на землю пала зимняя ночь. Наконец, я вижу знакомые указатели.
Всё, здесь — по трассе — до дома мне остаётся около ста километров. Я буду ехать очень медленно и очень осторожно. Главное, доехать. Я езжу не так давно, но довольно много, и мне безразлично, что обо мне будут думать другие водители. Я давно вывел для себя свой собственный дорожный закон: «Кто доехал, тот и прав». Дома меня ждёт горячая ванна, отличный ужин, чистая постель, пусть холодноватая, но родная жена, и дети.
Однако и поворот на трассу даётся мне нелегко: несколько раз машину слегка заносит, мне приходится быть предельно внимательным. По телу течёт пот, но я боюсь бросить руль, даже для того, чтобы расстегнуть куртку.
Внезапно я вспоминаю, что через десять километров — крутой спуск. Я заранее начинаю нервничать. Наконец, я добираюсь до него. Торможу двигателем, еле ползу.
Вскоре убеждаюсь в собственной правоте: чья-то тёмная «шестёрка» недавно «поцеловалась» с перилами моста. Капот вздулся, но около автомобиля никого нет. Мне некогда размышлять над этим: я весь поглощён контролем над собственной машиной.
Я поднимаюсь из впадины; всё, дальше только ровная дорога до самого города. Можно слегка перевести дух.
Вскоре за мной пристраивается автомобиль, он здорово мешает мне светом своих фар, но приходится терпеть. Вот он идёт на обгон. Это редкая в наших краях иномарка.
И снова я убеждаюсь в правильности своего трусливого поведения. Иномарку начинает крутить, она останавливается где-то на обочине, замирает, и я теряю её из вида.
Чёрт! Я отвлёкся, и на какой-то неровности меня крутануло уже самого. Несколько мгновений мною владеет паника, я жду удара от встречной машины, но никого, по счастью, нет, и обернувшись пару раз вокруг своей оси, «девятка» замирает.
Я чувствую, как у меня трясутся руки, и колотится сердце. В это мгновение из снежной темноты к моей машине подходят две человеческие фигуры. Это мужчина и женщина.
Мужчина стучит мне в левое стекло. Я опускаю его электроподъёмником.
Подбросите? - говорит мужчина глухо.
Я молчу.
Никто здесь не останавливается, - поясняет он.
Садитесь, - говорю я без особого энтузиазма.
Они устраиваются на задних сиденьях. Пользуясь остановкой, я включаю автомагнитолу. Радио здесь не ловит, а «БИ-2» мне нравятся, да и подходят под настроение.
Выключите, - внезапно говорит женщина.
Почему? - удивляюсь я.
Мне нужно тебе кое-что рассказать.
Я не помню, когда я успел перейти с этой сумрачной тёткой на «ты», но киваю головой. Это любопытно, хотя по спине у меня бежит какой-то холодок. Наверное, зря я с ними связался. Как же мне не повезло остановиться именно в этом месте!
Однако пока ничего страшного. Она просто рассказывает мне о себе, о муже, о детях, и даже внуке. Я не понимаю, зачем она это делает. Но она говорит с таким надрывом и тоской, что у меня не хватает храбрости заставить её замолчать.
Также внезапно она замолкает, и говорит со злобой:
Это ты нас лишил всего этого!
Я неожиданно вижу перед собой кусок совершенно чистой от снега обочины, и торможу на ней.
О чём вы? - Я поворачиваюсь к своим пассажирам всем корпусом.
Это ты убил нас, - спокойно говорит мужчина. - Ты врезался в нашу машину на встречке, и мы все сгорели — и ты, и я, и моя жена...
Это был последний день командировки. Я выполнил все задания на эту неделю, подписал все акты, и оставалась пара часов до конца рабочего дня. Я бы мог, конечно, выехать прямо сейчас, (и, наверное, и нужно было бы выехать прямо сейчас, так как зимний день короток, и начинало темнеть), но было два обстоятельства, которые меня пока останавливали.
Во-первых, в контору мог позвонить шеф, и поинтересоваться, когда именно я её покинул, а до конца рабочего дня оставалась ещё пара часов. В этом отношении шеф был педантом, и мне не хотелось бы, чтобы он потом высказывал мне претензии по поводу моего преждевременного отъезда. («Я плачу вам деньги, и могу требовать от вас неукоснительного соблюдения трудовой дисциплины». Я стою перед шефом как провинившийся школьник. Я строю себе дом, и потому я вынесу от него сейчас любые оскорбления).
Во-вторых, меня попросила остаться бухгалтер Оля. Она недавно появилась в этом офисе, и я заметил, что Оля ко мне неравнодушна. Я, конечно, женат, но давно заметил, что супруга ко мне явно охладела, и в последнее время я интересовал её, в основном, с точки зрения величины моих доходов. Женского внимания мне давно не хватало, а Оля был моложе моей супруги лет на десять, весьма симпатична, и я подумал: «А какого чёрта? Почему бы и нет»?
В общем, Оля сказала, что у неё сегодня день рождения, и она «немножечко» отметит это событие с коллективом.
Оставаться на ночь я, разумеется, не планировал, (жена бы этого однозначно не поняла), но для завязки романтических отношений ситуация казалась вполне подходящей.
В кабинете главбуха накрыли стол: традиционные салаты, колбасная нарезка, соленья, и две большие бутыли желтоватого самогона. Я скривился, и главбух почти оскорбилась. Она подчёркнуто сообщила мне, что её самогон — продукт высшей очистки, настоян на лекарственных травах, поэтому он него никогда не болит голова, и не портится здоровье.
Я не собирался пить, поэтому мне было всё равно, но я понимающе кивнул.
Собралась вся бухгалтерия, пришло несколько местных инженеров... Оля села рядом со мной явно неспроста. Но разговор как-то всё не клеился.
Давайте выпьем! - предложила она мне после паузы.
Я за рулём. Мне ехать ещё далеко.
Я не люблю отказывать людям, особенно красивым девушкам, но я никогда не пил за рулём. Я очень боялся остаться без прав, и, скорее всего, потерять из-за этого мою сегодняшнюю работу.
Ну немного, - Оля выглядела расстроенной. - За наше знакомство. А то неделю вместе проработали, а так и не познакомились толком...
Признаюсь честно, я не трезвенник, я люблю хорошо посидеть и выпить. Тем не менее, ехать-то и правда неблизко...
Но Олю поддержала главбух, потом кассир. Они уверяли, что другого повода попробовать такой самогон, который делает главбух, может и не быть. Ведь только попробовать...
Я не умею отказывать такому милому женскому напору. Я махнул рукой, и согласился на полрюмочки. Потом я хорошо закусил, и прислушался к собственным ощущениям. Я чувствовал себя отлично, и даже головная боль, слегка беспокоившая меня с самого утра, прошла. Я выпил ещё одну рюмку, потом мы танцевали с Олей медленный танец, потом я выпил ещё, а потом посмотрел на часы, и решил, что пора всё-таки ехать домой. За окном было темным-темно, и падал лёгкий снежок.
Я повертел головой, сжал и расслабил все мышцы, и решил, что уж полтораста километров до дома я как-нибудь преодолею. Мы с Олей поцеловались уже в коридоре, и я пообещал, что скоро приеду в новую командировку...
- Говорят, ты уснул за рулём, - равнодушно добавляет мужчина. - Ты что-нибудь помнишь?
(Но если я тогда уснул, - думаю я, - то я не могу помнить того, чего не видел).
- Нет, - слышу я свой мёртвый голос. - Я ничего не помню. Вы просто морочите мне голову...
(Хотя нет... Что-то я помню... Какая-то вспышка... А потом пошёл снег, я слегка нажал на тормоз, и машину повело...).
- Где мы? - спрашиваю я, ощущая страшную пустоту внутри себя.
В аду, - говорит кто-то из моих пассажиров. - Говорят, что сейчас дома идёт уже две тысячи шестнадцатый год.
А я выехал домой в декабре две тысячи первого, - медленно шепчу я, и меня начинают душить слёзы...
Ветер бьёт в мою машину с правой стороны изо всех сил, и она сотрясается. Лобовое стекло быстро покрывает сырой снег. Мне жутко и страшно.
Я всегда думал, - нарушает молчание мужчина, - что ад, это когда сыро, холодно, ветер, и ты стоишь на полупустом перроне автовокзала, чтобы сесть на автобус, везущий тебя на похороны мамы... А он оказался вот такой...
У каждого свой собственный ад, - бормочет женщина.
А как вы? … (Я хочу спросить почему они тоже здесь, со мной, но мужчина понимает меня и без слов).
Мы не знаем, - отрезает мой спутник.
Мы снова молчим. Долго. Сидим, слушаем ветер, и молчим.
Женщина за моей спиной испепеляет меня ненавидящим взглядом; я чувствую это. «Будь ты проклят»! - громко говорит она. «Он уже проклят», - отвечает мужчина бесцветным голосом.
«Когда это кончится»? - спрашиваю я.
«Я не знаю», - отвечает женщина.
«Я не знаю», - отвечает мужчина.
Я тоже не знаю этого.